Середина Земли. Иркутские были - Мария Буркова

Теперь можно и не притормаживать, – эта мысль была уже едва заметной, и, услышав стон, так нужный ему сейчас, Пашка думать перестал и отвязался.

Маргарита Константиновна была женщиной дородной, солидной и серьёзной. Её волосы, подчинённые не то химке, не то термобигуди, когда-то могущие навевать аллюзии с исполнительницей известного хита «Арлекино», нынче были устойчивого цвета «хна по седине». Серые глаза были крупноваты, заставляли вспомнить ту часть в учебнике биологии, где говорится о базедовой болезни – тем более, что биологию как раз этот грозный школьный завуч и преподавала. Хотя дамой она была скорее просто крупной из-за климактерических расстройств, но ощущение, что она одним своим присутствием может вызвать крупные неприятности любого толка – от пары по поведению в четверти до селевого потока в горах за полторы сотни километров от города – вызывала всегда прочное. Когда и каким образом она научилась столь дивному свойству – нам, право, неведомо, но пользоваться им её вынуждала не столько сама занимаемая должность, сколько стремление к самореализации, свойственное каждому человеку, кем бы он ни был и где бы не находился. Школьные хулиганы её не боялись, но тщательно старались сторониться во избежание неприятностей, тем более, что армия туповатых благообразных девочек никогда не оставляла Маргариту Константиновну без нужной информации, пытаясь заслужить тем её благосклонность – когда из желания мелко помстить будущим зекам, когда надеясь на послабление при выставлении оценок за прилежание. Сей факт способствовал хоть какому-то реальному обучению на уроках – когда ободрённые снисходительным вниманием завучихи, когда от испуга задействовав мозг в учебном процессе, школьницы старались хоть как-то усваивать материал.

Но, поскольку несчастному педагогу то и дело с усталым артистизмом приходилось опускаться на уровень, понятный туповатому большинству, выхлоп от воодушевлённого внимания к теме урока был невелик, а оценки часто случались завышенными тем, кто демонстративно старался. Да и уровень обучения был невысок – проще говоря, привыкшему «работать с книгой» Пашке быстро надоедала скукотень на уроке, и он то рисовал в отдельной тетрадке что хотел, то просто брал с собой посторонний томик, чтоб отлистывать внутри закрытого стола страницы очередной приключенческой бодяги Стивенсона или Майн Рида. Поначалу педагоги пытались с этим бороться, но изымать книгу просто так не давал тот факт, что брал он дорогие издания у дочки судьи, чей папаша был каким-то высоким номенклатурным чином, а портить отношения с этой семьёй никто из педколлектива не хотел. Да и темы урока обычно были уже усвоены Пашкой на удобоваримым уровне, его было не застать врасплох какой-нибудь проверочной или самостоятельной на треть урока, и то, что за четверть обычно стояли четвёрки, было скорее вызвано подсознательной дискриминацией по половому признаку, но не отражало его реальных знаний.

Стареющих дамочек, как одна прогибающихся перед администрацией школы, раздражали также его вечно длинные, но аккуратно причёсанные волосы – никакие аргументы о правильности классового подхода и рамках приличий на вредного мальчишку не действовали, он сразу же начинал резкие апелляции к образу мушкетёров и уходил в дебри истории, не всегда ведомые самим великовозрастным оппонентшам, а его матери указывать было бесполезно, та вечно была в разъездах: работала проводницей на пассажирских поездах. Однажды он довёл до слёз несчастную молодую историчку, вежливо указав, что её уроки слишком безжизненны и лишь повторяют текст учебника, который можно и дома прочесть тем, кто вовсе не идиот – а после, смутившись, сам же упрашивал её успокоиться, выгнав оставшихся одноклассников прочь из кабинета. Это тоже в красках донесли Маргарите Константиновне, но та не стала ковыряться в теме, узнав также, что ученик и учительница подружились на почве её предмета – а о том, что содержал свёрток, что через неделю приволок ученик учительнице, спросить не удалось, не лазать же в сумку к подчинённой прямо при ней… Побывав раз на её уроке и увидев, что парнишка отвечает лучше всех основной материал, сопровождая его дополнительными сведениями, завучиха сочла возможным просто составить нормальный протокол посещения и забыть об инциденте навсегда – и так успеваемость школы дрянь, пусть так и будет.

В данный момент, однако, Маргарита Константиновна сурово двигалась по школьному коридору, высматривая между делом выгнанных с урока учеников, чтоб пресечь их посиделки под лестницей либо в буфете – сколько не указывай этим королевам половника, что только во внеурочное время нужно пускать детей – бесполезно. Скучающие работницы кухни и кассы никого не гоняли со своей территории, гордо владея как недоедками и объедками, так и испытывая дефицит в простодушной болтовне, оттого к их пристани постоянно прибывали разные отпрыски, томимые дефицитом родительской заботы дома, а то и вовсе отсутствием таковой на деле. В коридорах обоих этажей царила образцовая тишина, с балетной грацией носилась техничка в халате и с огромной тряпкой из мешковины на швабре – сразу видно, что удачно отстояла двухчасовую очередь за чем-нибудь в гастрономе, а сейчас активно показывает, что никуда не отлучалась с рабочего места, никуда. Под крупными электронными часами располагался пост №1 для дежурного класса по школе – и при приближении завучихи шестиклассницы резко встали по стойке «смирно», успев, впрочем, одёрнуть белые фартуки на бурой форме и нацепить протокольные улыбки; стоять здесь и подавать звонки было особой честью, поэтому в школе была масса народа, что и мечтать не могла о ней. Строго кивнув в ответ на подобострастные взоры дежурных, Маргарита Константиновна двинулась в учительскую за каким-то делом, кажется, ей был нужен какой-то из классных журналов другой смены, но не успела скрыться там…

В конце коридора распахнулась дверь – о, так двери распахиваются очень особенно, когда кто-то вылетает вон по требованию учителя покинуть класс, это невозможно спутать! Так и есть, не без этого – какой-то шельмец не старше дежурного класса, а дежурит нынче образцовый 6 «А», оттого можно было вполне чувствовать себя спокойно, там желающие стать отличницами превалируют во всей смене, донесут к вечеру в целости, что и где кто когда сделал, и при каких обстоятельствах. Маргарита Константиновна двинулась мимо учительской по направлению к кабинету, выплюнувшему ученика – а, так то ж опять музыка, странно, вроде ж перенесли в основное здание из пристроя. Ну, какие там снова проблемы с дисциплиной, что такое? Более чем странно, Пашка Краснов, он же вроде не из буйных вовсе. Ну, с этим обычно проблем нет, усадить его читать до конца урока, и порядок, но что произошло-то? Завуч, плавно переваливаясь на уставших ногах, и оттого носившая обувь без каблуков – за две смены на каблуках проклянёшь всех и вся – приняла как можно более внушительный вид и двинулась по коридору к нарушителю дисциплины. Тот же, бесстыже показав фигу закрытому кабинету, что уже должно было быть расценено как дополнительная дерзость, ведь понятно, что сие будет замечено, сунул руки в карманы, что также порицалось школьными порядками, и двинулся наглым широким шагом прочь от кабинета по коридору – вместо того, чтоб оставаться под дверью или хотя бы подойти к ближайшему подоконнику. Мало того, этот юный наглец ещё вытащил из кармана чётки из разноцветного оргстекла и взялся помахивать ими с пижонской брезгливостью на лице – а это уже вовсе не шалость, это настоящий вызов, с грустью пришлось признать Маргарите Константиновне, недоумевающей, зачем ей именно сейчас это шебутное безобразие с претензией свалилось на голову. Кабы ей попался в этаком качестве сейчас кто из приличных школьных хулиганов – нет проблем, устроить распекаловку было бы даже приятно. А чего ждать от этого не особо поддающегося контролю и внушению кадра – было вечно неясно, такие обычно идут по скользкой дорожке к фарцовщикам и дальше, докладывали ведь уже, что жевательную резинку он на что-то меняет, а сам не жуёт. Вон, глаза хоть и голубые, но бешеные, значит, сам скандал устроил, негодяй, чем ему музыка-то не угодила теперь?

Пашка Маргариту Константиновну не боялся, не любил и не уважал – просто мирился с её существованием, не будучи в силах изменить это обстоятельство. В прошлом году, когда началась безумная и весёлая беготня по кабинетам – ему это нравилось, сидеть в одном три года ему опротивело до невозможности, да и на законных основаниях можно пробежаться по коридору, когда сильно устаёшь от сидения неподвижно – случилась линейка, о которой уже забыли все, кроме него, пожалуй… Две восьмиклассницы, ревевшие белугами после инцидента, быстро покинули школу, их следы потерялись навсегда. Пашка тогда был ещё невелик ростиком и торчал с краю, поближе к центру событий, получается. Рядом стоял придурок Игорёха, вечно заискивающий перед класснухой, и старательно лыбился, демонстрируя искреннюю преданность родной школе. Он был маленький, тщедушный, с выражением лица, похожим на несчастную рыбину с прилавка на рынке. За его спиной, слева – расположил своё жирное тело паскудник Карпов, и его мерзкая ухмылка если что и означала, так только то, что он успел таки где-то напакостить: намазать доску в кабинете пирожком из столовой, сперев это на кого-нибудь, в столовой наплевать в стаканы с чаем, в раздевалке насовать сора в чьи-то карманы. Карпов колол Игорёху иголкой на ножке циркуля, что положено цеплять на карандаш, со сладострастным упоением ввинчивая это орудие пытки в разные места спины своего товарища, а тот совершал подвиг долготерпения, делая вид, что ничего не чувствует. Стоило бы дать затрещину малолетнему садисту, но Пашка по опыту уже знал, что санкции прилетят не на того, кто так развлекается, а обязательно и только на того, кто вмешается в это дело. Кстати, благодарности в этом случае даже молчаливой от пострадавшего ждать бы тоже не пришлось, но, несмотря на все эти обстоятельства, происходящее было омерзительно до тошноты. Как, впрочем, и все дежурные речи о том, что необходимо чего-то там крепить во имя чего-то, быть достойными великого звания верного ленинца, неустанно бороться с чем-то…